* * *
На
Сиреневом
бульваре,
где
едва ли вы
бывали,
на
Сиреневом
бульваре,
где
едва ли я
бывал, –
разве
только в
прошлой
жизни,
да
и то в её
начале,
на
сирень
полюбоваться
приходил
я на бульвар.
Пятипалая
– на счастье –
счастье
было
безгранично,
дымчатая
– задыхался –
дым
стоял
сплошной
стеной.
А
когда в метро
спускался –
уносила
электричка:
то
ли веточку
сирени,
то
ли крылья за спиной.
* * *
Люблю
Ордынку спозаранку
–
ночную
не люблю
Москву,
и,
вывернутый
наизнанку,
вовнутрь
иглами живу.
И
раню, раню,
раню, раню,
и
удивляюсь,
что живой,
себя
Замоскворецкой
ранью
и
предрассветной
Моховой.
* * *
что
до прошлого в
прошлом
и
не думай
вернуть
в
пионерском
безбожном
приблатнённом
чуть-чуть
приворотном
приставку
«при»
как сопли
утри
и
на
будущность
ставку
сделай
или умри.
* * *
Эта
магия цифири
–
27
и 37;
беззащитные,
как в тире,
улетели
насовсем.
Пропадай
1/6,
синим
пламенем
горя…
Из
потерянного
мая,
из
больного
декабря.
* * *
Изобретатель
тишины
и
мрака
первооткрыватель,
я
посещаю ваши
сны,
пока
вы маетесь в
кровати.
Я
обживаю их тайком
и
подбираю им
названья,
овладевая
языком
потустороннего
сознанья.
Струись
из-под
закрытых век
на
простыню
изображенье,
пока
не вспыхнет
яркий свет
и
не убьёт
ночное зренье.
* * *
В
знак
благодарности
за то –
за
что, и сам
забыл,
на
крыльях
старого
пальто
я
над землёй
парил.
Пока
оно не
расползлось
от
старости по
швам,
и
я, как
долгожданный
гость,
с
небес
спустился к
вам.
А
там ждала моя
семья,
чтоб
отвести к
врачу.
Ах
так! – тогда
навечно я
в
дублёнке
улечу.
* * *
Ты
героиня
моего
в
печи
сгоревшего
романа,
но
знай – я
воскрешу его
из
пепла поздно
или рано.
Я
снова жизнь в
него вдохну
и
крылья дам
ему, как
птице,
чтоб
замолить
свою вину
на
62-й странице.
* * *
белкой
по древу
познания
стрелкой
на
пустоту
опершись
хлопать
глазами
прикинуться
целкой
всё
понимая про
жизнь
всё
понимая от
этого хуже
слышишь
не думай о
ней
но
ядовитую
воду из лужи
как
родниковую
пей
* * *
Не
тающий – как в
сказках –
давно
растаял снег.
И
мчится на
салазках
по
склону
человек.
И
там на склоне
неба
и
лет – всегда
весна.
И
умирать
нелепо
и
весело
весьма.
На
старом
кладбище
Здесь
такая трава…
Здесь
улитки такие…
Здесь
о смерти
слова
беспечальны
впервые.
Словно
о Ходасе –
беспечальны
и строги,
хоть
просрочены
все
воскрешения
сроки.
* * *
С. Г.
Уехать
на попутке
и
наплевать на
вся;
читать
вторые сутки
водиле
Ходася.
И
на вопрос
шофёра
ответить:
«Всё путём
зерна».
А жизнь как
фора
аукнется
потом.
Ну
а покамест в голос
судьбу
и трассу
крыть.
И
сердце, будто
скорость,
на
пятую
врубить.
* * *
Полыхают
осины – синим,
белым
пламенем –
тополя.
Сушь
вторую
неделю. С
сыном
на
Полесье
приехал я.
Дым
отечества.
Смех и слёзы.
Малой
родины мумиё.
Сын
плюёт на мои
неврозы
и
тем более – на
неё.
Мальчик
шпрехает на
иврите,
я
не шпрехаю – я
молчу, –
фаршированной
щукой в
Припяти
запоздало
икру мечу.
Ближе
к осени – ниже
небо.
Птицы
глуше. Темней
вода.
И
горят
капитана
Немо
обезвоженные
суда.
* * *
Поживу-ка
растением я,
без
любви, как
без
солнечной
влаги:
лебедой
посреди
пустыря,
резедой
в безымянном
овраге.
И,
завидуя
тайно хвощу,
повилике,
крапиве,
пырею,
я
на волю
любовь
отпущу,
и,
конечно,
потом
пожалею.
* * *
поджав
колени к
животу
укрывшись
с головой
уподобляешься
кусту
становишься
травой
отечеством
для муравьёв
и
родиной для
птиц
пчелиной
музыкой без
слов
не
знающей
границ
* * *
Дождаться
момента и –
сгинуть,
пропасть
ни за что ни
про что,
но
оцепенение
скинуть,
стряхнуть,
как снежинки
с пальто.
И
вычеркнуть, к
счастью, из
списка
навечно
себя самого –
из
списка
загробного
Пинска,
Небесного
Царства его.
* * *
Стихи
о зиме
в
середине
июля,
застряли
во мне,
будто
в дереве
пуля.
Болеть
– не болит,
но
саднит
еле-еле.
Цветением
лип
пропитались
метели.
* * *
Как
стемнеет –
выходит на
дело, –
обывателей
сводит с ума,
в
белом платье
на голое тело
отмороженная
зима.
На
свободе чуть
больше
недели,
но
уже
натворила
делов.
И
блатную музыку
метели
у
камина
мурлычу без
слов.
* * *
Однодневная
щетина
выросла
у мертвеца,
и
в ответе сын
за сына
за
отсутствием
отца.
За
присутствием
печали,
за
наличием
тоски,
тихо
ангелы
летали,
рвали
сердце на
куски.
* * *
На
конечной
остановке
у
начала всех
начал
после
переформировки
я
на время
замолчал.
Чтоб
скрестить
опять и
снова,
расквитавшись
с немотой,
новорожденное
слово
с
безъязыкой
пустотой.
* * *
По
дорожке,
по
тропинке,
бродят
кошки,
выгнув
спинки.
Время
страсти:
месяц
март.
Всё
во власти
звёздных
карт.
* * *
На
фоне
усталости –
тот
ещё фон –
фальшивлю
– как в старости
магнитофон.
Недолгая
пауза –
смерти
родня.
Осипшая
«Яуза»
вроде
меня.
* * *
Только
резких
движений не
надо
и
о дерзких
поступках
забудь;
стань
листвой из
осеннего
сада,
не
мечтающей
лето вернуть.
А
лежащей – не
мёртвой, но
мятой
и
омытой
дождями листвой,
чтоб
уже никогда
на попятный:
хоть
ты волком,
хоть ветром
завой.
* * *
Восемь
строк –
восьмистишье.
Оболочка
тесна:
Перед
бурей
затишье
наподобие
сна.
Наподобие
жизни
только
с виду
большой;
ровно
восемь – но
втисни
всё,
что есть за
душой.